пятница, 14 мая 2010
И трубить о радости - ворох труб.
(С. В.)
02. 05. 2010.
Тридцать четыре часа от мая.
Счастьем безумным душа лоснится.
«Скоро все сдохнут», - сказали Майя,
Только не видели: наши лица,
Теплые взгляды, слова и руки.
Этот огонь, по душе скользящий.
Как мы смотрели, сглотнувши звуки,
Бабочек первых полет изящный.
10. 05. 2010.
Бабочек всех – засушить. Под стекла.
Стекла по рамкам. Картины – в стены.
Бабочки с виду как будто тёплы.
То есть ажурны. Красивы. Ценны.
Блещут цветами. Мазками густо
Крыльев узорчатость отложили.
Бабочки в стеклах – почти искусство.
Одновременно – ни грамма жизни.
14. 05. 2010.
Правы плуты и пройдохи – Майя.
Жизнь пооблезла, и краски блёклы.
Триста двенадцать часов от мая.
Нас засушили по разным стеклам.
02. 05. 2010.
Тридцать четыре часа от мая.
Счастьем безумным душа лоснится.
«Скоро все сдохнут», - сказали Майя,
Только не видели: наши лица,
Теплые взгляды, слова и руки.
Этот огонь, по душе скользящий.
Как мы смотрели, сглотнувши звуки,
Бабочек первых полет изящный.
10. 05. 2010.
Бабочек всех – засушить. Под стекла.
Стекла по рамкам. Картины – в стены.
Бабочки с виду как будто тёплы.
То есть ажурны. Красивы. Ценны.
Блещут цветами. Мазками густо
Крыльев узорчатость отложили.
Бабочки в стеклах – почти искусство.
Одновременно – ни грамма жизни.
14. 05. 2010.
Правы плуты и пройдохи – Майя.
Жизнь пооблезла, и краски блёклы.
Триста двенадцать часов от мая.
Нас засушили по разным стеклам.
пятница, 23 апреля 2010
И трубить о радости - ворох труб.
После этого стиха мне решили лечить нервы. Может, оно и правильно. Негоже в семнадцать лет писать такие вещи.
Этот вечер пропарен летом. Эти люди пропахли потом. Чай вчерашний разит компотом, остывающим на окне.
__________________
В промежутке апреля этом, когда хлюпает в горле насморк, эта жизнь сумасбродит наспех, словно крыса на корабле.
Но у жизни гнильца в сердечке, мутный глаз и в мозолях ноги. Жизнь уводит меня с дороги, не нашедши других дорог.
Пропекает в тоске, как в печке. С моей злобушкой к миру - сдобной. Бесподобно бесоподобной, как по юности грустный бог.
Жизни цепляет меня на строфы, мысли, ритмы, слова и рифмы, на метафор колючих рифы. На штук восемь смешных стишков.
На душевные катастрофы, на «стихийные» откровенья жизнь цепляет меня без рвенья. Силой прочных своих стежков.
С каждым взглядом, дыханьем, годом «я_себя_не_найду» – все хлеще. Эта жизнь равнодушно плещет. Остывает в окне заря.
__________________
Этот вечер пропарен потом. Эти люди пропахли летом. Мне хотелось бы гнить поэтом. Но гнию совершенно зря.
А у меня просто «себя_не_найду» фобия.(с)
________________________________________
________________________________________
Этот вечер пропарен летом. Эти люди пропахли потом. Чай вчерашний разит компотом, остывающим на окне.
__________________
В промежутке апреля этом, когда хлюпает в горле насморк, эта жизнь сумасбродит наспех, словно крыса на корабле.
Но у жизни гнильца в сердечке, мутный глаз и в мозолях ноги. Жизнь уводит меня с дороги, не нашедши других дорог.
Пропекает в тоске, как в печке. С моей злобушкой к миру - сдобной. Бесподобно бесоподобной, как по юности грустный бог.
Жизни цепляет меня на строфы, мысли, ритмы, слова и рифмы, на метафор колючих рифы. На штук восемь смешных стишков.
На душевные катастрофы, на «стихийные» откровенья жизнь цепляет меня без рвенья. Силой прочных своих стежков.
С каждым взглядом, дыханьем, годом «я_себя_не_найду» – все хлеще. Эта жизнь равнодушно плещет. Остывает в окне заря.
__________________
Этот вечер пропарен потом. Эти люди пропахли летом. Мне хотелось бы гнить поэтом. Но гнию совершенно зря.
воскресенье, 21 марта 2010
И трубить о радости - ворох труб.
Я хочу расстрелять: Тишину – словами,
Чтоб сквозь уши - по сердцу, и в одночасье.
На работе: придирки начальства к маме
А еще (если честно) – само начальство.
Этот март послезимний. Совсем белёсый.
Это небо ремонтное. Под фанеру.
Снег гнилой, потерявший и стыд, и меру,
Да машин захлебнувшиеся колеса.
Я хочу расстрелять: атрофию взглядов,
Яркий очерк губы и походку бровью.
Расприцельно тебя.
________________
Но из всех зарядов
Меня нежность и ненависть лупит дробью.
Чтоб сквозь уши - по сердцу, и в одночасье.
На работе: придирки начальства к маме
А еще (если честно) – само начальство.
Этот март послезимний. Совсем белёсый.
Это небо ремонтное. Под фанеру.
Снег гнилой, потерявший и стыд, и меру,
Да машин захлебнувшиеся колеса.
Я хочу расстрелять: атрофию взглядов,
Яркий очерк губы и походку бровью.
Расприцельно тебя.
________________
Но из всех зарядов
Меня нежность и ненависть лупит дробью.
вторник, 23 февраля 2010
И трубить о радости - ворох труб.
Мне без тебя не пишется и не дышится.
Вышла зима. Повсюду морозы-склочники.
Снег под ногами настолько трещит, что слышится,
Как у снежинок ломаются позвоночники.
Мне без тебя не спится и не бессоннится.
Ночь за стеклом. А, может быть, солнце съедено.
«Мне все плевать. Без толку. Едино-едено», -
Голос кричит внутри или где-то звонница.
Мне без тебя не грезится и не явится.
Кактус стоит у стенки. Цветет иголками.
Кактусам проще. Кактусам можно колкими
Души свои растить. А самим не раниться.
Мне без тебя не верится и не спорится.
Ровно не ходится, равно как – не сутулится.
Дело трещит. Безделье, конечно, спорится.
Только с тобой мне просто не существуется.
Вышла зима. Повсюду морозы-склочники.
Снег под ногами настолько трещит, что слышится,
Как у снежинок ломаются позвоночники.
Мне без тебя не спится и не бессоннится.
Ночь за стеклом. А, может быть, солнце съедено.
«Мне все плевать. Без толку. Едино-едено», -
Голос кричит внутри или где-то звонница.
Мне без тебя не грезится и не явится.
Кактус стоит у стенки. Цветет иголками.
Кактусам проще. Кактусам можно колкими
Души свои растить. А самим не раниться.
Мне без тебя не верится и не спорится.
Ровно не ходится, равно как – не сутулится.
Дело трещит. Безделье, конечно, спорится.
Только с тобой мне просто не существуется.
понедельник, 22 февраля 2010
И трубить о радости - ворох труб.
Ты проснешься, голову вертикально вдруг уронишь. День, не боись, остудит. Сотни раз изучено досконально, что в семнадцать утром всё в миг зеркально. Радианно даже, диагонально. Так и будет.
Завчера шестнадцать свистел в окошко. И хотелось думать, что ты немножко горделивой статью косплеишь кошку, что гуляет, выпятивши усы. К сожаленью, кошка одомовела. Обабела. Ссыт по углам до бела. И натурой хищною овдовела. Ибо ради ломтика колбасы
В ноги бьется. Мурчем своим смеется. И сама при этом, небось, плюется.
Кошки кошками, в общем. Хвосты хвостами. Но в семнадцать пора уж менять местами, то, что в жизни зачем-то недавно сами мы в шестнадцать поставили не у мест. Потому что место – оно ж порядок. Всей посуде – полок. Рассаде – грядок. Телефонам нашим тройных зарядок. Ваньке-городу больше еще невест.
Все так путно, верно, сиюминутно, что от этого даже, покаюсь, мутно.
Я единственно знаю почти дословно. Допунктирно. Добуквенно. Очень ровно. Что семнадцать будут цветасты, словно начертили для этого трафарет. Ну, положим, нынче февраль и голо. На часах – учебник. На стрелках – школа. Грипп свинячий, эта боязнь укола атакует, в общем-то, нет да нет
Перетрусишь. В рот чеснока – закусишь. На микроба запаха силу пустишь.
Но вот завтра будет моей медали сторона, которую не видали. Станет жизни скорость на все педали. До приятной боли в суставах ног. Все стабильно, хлеще: благополучно. Пропишусь в газету, возьму получку. И писать, наверное, стану лучше, чем в газете кто-то когда-то мог. И в учебе тоже до боли гладко, в дневнике – пятерки, они ж – в тетрадке, а на лбу – ни прыщика и ни складки. И трубить о радости – ворох труб. А еще, попозже, грядущим летом познакомлюсь с длинным, худым брюнетом, он (ура!) окажется не поэтом, и притянет Нату пухлявью губ.
Исполненье. Счастья порабощенье. Засоплила если – прошу прощенья.
Размечталась славно. Смеялась громко. До того, что даже жирка каемка на души моей именинном торте, разогревшись, стала вдруг оттекать. Всё, пень ясен, будет немножко хуже. За окном февраль. Снег сгнивает. Стужа. Я полнею. Джинсы впритык и туже. Но ведь стоило, право же, помечтать?
Не на Хонде. Не на крутом курорте. Но с улыбкой светлой на светлой морде.
P. S. Мне семнадцать. Мне скучно. И я решила разнообразить свою жизнь ведением дневника. В первой записи сообщить особенно нечего. Пусть будет стишество.
Завчера шестнадцать свистел в окошко. И хотелось думать, что ты немножко горделивой статью косплеишь кошку, что гуляет, выпятивши усы. К сожаленью, кошка одомовела. Обабела. Ссыт по углам до бела. И натурой хищною овдовела. Ибо ради ломтика колбасы
В ноги бьется. Мурчем своим смеется. И сама при этом, небось, плюется.
Кошки кошками, в общем. Хвосты хвостами. Но в семнадцать пора уж менять местами, то, что в жизни зачем-то недавно сами мы в шестнадцать поставили не у мест. Потому что место – оно ж порядок. Всей посуде – полок. Рассаде – грядок. Телефонам нашим тройных зарядок. Ваньке-городу больше еще невест.
Все так путно, верно, сиюминутно, что от этого даже, покаюсь, мутно.
Я единственно знаю почти дословно. Допунктирно. Добуквенно. Очень ровно. Что семнадцать будут цветасты, словно начертили для этого трафарет. Ну, положим, нынче февраль и голо. На часах – учебник. На стрелках – школа. Грипп свинячий, эта боязнь укола атакует, в общем-то, нет да нет
Перетрусишь. В рот чеснока – закусишь. На микроба запаха силу пустишь.
Но вот завтра будет моей медали сторона, которую не видали. Станет жизни скорость на все педали. До приятной боли в суставах ног. Все стабильно, хлеще: благополучно. Пропишусь в газету, возьму получку. И писать, наверное, стану лучше, чем в газете кто-то когда-то мог. И в учебе тоже до боли гладко, в дневнике – пятерки, они ж – в тетрадке, а на лбу – ни прыщика и ни складки. И трубить о радости – ворох труб. А еще, попозже, грядущим летом познакомлюсь с длинным, худым брюнетом, он (ура!) окажется не поэтом, и притянет Нату пухлявью губ.
Исполненье. Счастья порабощенье. Засоплила если – прошу прощенья.
Размечталась славно. Смеялась громко. До того, что даже жирка каемка на души моей именинном торте, разогревшись, стала вдруг оттекать. Всё, пень ясен, будет немножко хуже. За окном февраль. Снег сгнивает. Стужа. Я полнею. Джинсы впритык и туже. Но ведь стоило, право же, помечтать?
Не на Хонде. Не на крутом курорте. Но с улыбкой светлой на светлой морде.
P. S. Мне семнадцать. Мне скучно. И я решила разнообразить свою жизнь ведением дневника. В первой записи сообщить особенно нечего. Пусть будет стишество.